Южно-эфиопский грач увёл мышь за хобот на съезд ящериц.
Он похож на квадрат с оторванным уголком,
будто фотография, отделённая от альбома одним рывком.
Бледно-жёлтый в крапинку цвета падающих абрикосов,
некогда ценный, а ныне лежащий в урне среди отбросов.
Человек эпохи клеёнчатой скатерти
и пиджака с короткими руковами,
интеллегентно стесняющийся послать по матери
и всегда расплачивающийся с долгами.
Угловатый, будто почерк
десятиклассника.
На полках — Камю, Нидше и, среди прочего,
два или три русских классика.
Он не боится бога,
потому что давно не верит —
в красном углу стоит икона
в виде распахнутой двери.
Он не носит усов,
подтяжек и политических убеждений.
На цепочке вместо часов
болтаются тени.
Его можно увидеть в окне
на восьмом этаже кирпичного дома,
или в столовой в табачного дыма венке,
или в раме дверного проёма,
или в серой толпе спешащих
с работы людей,
но если не знать, что ищешь,
то не увидешь его нигде.
<04.11.2011>
будто фотография, отделённая от альбома одним рывком.
Бледно-жёлтый в крапинку цвета падающих абрикосов,
некогда ценный, а ныне лежащий в урне среди отбросов.
Человек эпохи клеёнчатой скатерти
и пиджака с короткими руковами,
интеллегентно стесняющийся послать по матери
и всегда расплачивающийся с долгами.
Угловатый, будто почерк
десятиклассника.
На полках — Камю, Нидше и, среди прочего,
два или три русских классика.
Он не боится бога,
потому что давно не верит —
в красном углу стоит икона
в виде распахнутой двери.
Он не носит усов,
подтяжек и политических убеждений.
На цепочке вместо часов
болтаются тени.
Его можно увидеть в окне
на восьмом этаже кирпичного дома,
или в столовой в табачного дыма венке,
или в раме дверного проёма,
или в серой толпе спешащих
с работы людей,
но если не знать, что ищешь,
то не увидешь его нигде.
<04.11.2011>